— Молодчина, — сказал он. — Ты не поддался на искушение Одина. Может, ты и впрямь — мой сын? Но сыновья не всегда знают своих отцов…

Глава 12

— В какой-то момент у него чесались руки начать бойню, — настаивал Скальдфинн. — Не отрицай, Торвин, в нем есть что-то от Одина.

— А бойня бы развернулась такая, что померкли бы все прошлые побоища, какие только бывали на этих островах, — поддержал его Гейрульф. — Франки толпились на берегу и были совершенно беспомощны. Керлы же нашли бы удовольствие в том, чтобы перерезать им всем до единого глотки.

Жрецы Пути вновь собрались в своем святилище. Горел костер Локи, из земли торчало Одиново копье. Обильные, свежие грозди рябины, принесенные Торвином из осеннего леса, отливали алым пламенем в лучах заходящего солнца.

— И если бы это произошло, мы бы накликали себе на голову великую беду! — закончил Фарман. — Ведь когда свершается подобное жертвоприношение, необходимо полностью отказаться от стяжания добычи. Разумеется, английских керлов мы бы в этом не убедили… Они бы раздели до последней тряпки каждого мертвого франка! Тогда бы мы уже заслужили и гнев христианского бога, и ярость Прародителя Живущих.

— И однако он так и не выпустил стрелу, — заметил Торвин. — Он сдержался. Вот почему я заявляю вам, что служит он вовсе не Одину.

— Расскажи нам лучше, что ты выведал у его матери, — попросил Скальдфинн.

— Дело было так, — начал Торвин. — Найти ее было несложно, она до сих пор живет в селении, которое принадлежит ее мужу хеймнару. Со мной она, может, и не стала бы разговаривать, но она очень любит эту девчонку, хотя та и не ее дочь, а дочь его наложницы… В конце концов, она мне все рассказала… Многое сходится с тем, что мы слышали от ярла Сигварда. Хотя нам он тогда наплел, что она осталась от него в восторге, тогда как мне она сказала… Ладно уж, после того, что она от него перенесла, ничего доброго она о нем, конечно, не скажет. Но она подтвердила и то, что он овладел ею на берегу, и то, что потом усадил ее в лодку, бросил якорь, оставил, а сам поплыл на берег развлекаться с другими женщинами. И вот здесь произошла странная вещь. Она вдруг услышала, как что-то заскрежетало о планширь лодки. Пригляделась — была кромешная тьма — и поняла, что рядом стоит утлый баркас, а в нем человек. Я и так, и эдак расспрашивал ее, что это был за человек, но она ничего не в состоянии вспомнить. Средних лет, среднего роста, говорит. Одетый не так чтобы богато, но и не оборванец. Он подозвал ее к себе. Она решила, что это рыбак, который вышел в море, чтобы спасти ее от викингов. И повиновалась. Он отплыл как можно дальше, потом пошел вдоль берега на юг. И за все это время они не обмолвились ни словечком. Он просто ее высадил, и она отправилась домой к мужу.

— А что, может, он и в самом деле рыбак? — предположил Фарман. — Так же, как и морж был самым настоящим моржом, a skoffm — это сам парнишка-часовой, который, пока стоял в такую ночь один на вершине утеса, наделал в штаны со страху…

— Еще я у нее спросил: дескать, что же он, даже вознаграждения себе не потребовал? Он, скажем, мог бы ее сам до родного селения довести. Если уж не муж, то родичи ее, во всяком случае, его бы озолотили. А она твердит, что он просто оставил ее на берегу и ушел. Я заставил ее припомнить все до последней мелочи. Тогда она рассказала еще вот что. Когда этот человек пристал к берегу, он вытащил лодку и внимательно посмотрел на нее. А она вдруг почувствовала, что смертельно устала, и улеглась спать прямо в водорослях. А когда проснулась, он уже исчез.

Торвин обвел присутствующих своим многозначительным взглядом.

— Понимаете? Произошло ли что во время этого сна — мы с вами никогда знать не будем. Можно, конечно, утверждать, что если женщиной во время сна кто-то овладел, останутся признаки, которые ей на это укажут. Однако на самом деле ничего не ясно. Незадолго до этого с ней баловался ярл Сигвард. И потом, даже если у нее есть на этот счет свои догадки, какой ей смысл был в этом передо мной исповедоваться? Но, воля ваша, меня этот случай со сном наводит на кое-какие подозрения… Скажи-ка, Фарман, — ведь ты средь нас самый мудрый, — сколько, по-твоему, богов обитают в Асгарде?

Фарман недоуменно передернул плечами.

— Знаешь ли, Торвин, вопросы у тебя не самые мудрые… Есть Один, есть Тор, Фрейр и Бальдр, Хеймдалль и Ньёрд, Идуна и Тюр, Локи и Браги… Этих мы вспоминаем чаще других. Ну, есть еще те, о которых ходят сказания: Видур, Сигюн, Улль…

— А Риг?

— Но ведь это же имя Хеймдалля! — возразил Скальдфинн.

— Правильно, — сказал Торвин. — Два имени, а сущность — та же. Послушайте, иногда я начинаю думать, что христиане правы: существует только один Бог. — Он скользнул взглядом по вытянувшимся лицам жрецов. — Но он… или оно… словом, этот Бог имеет несколько обличий, состояний духа… Возможно, разных составных частей. И части эти порой сражаются друг против друга. Так иногда человек забавы ради играет сам с собой в шахматы — левая рука против правой. Один против Локи, Ньёрд против Скади, Эзир против Венира. Хотя подлинное сражение идет между всеми частями, то есть всеми богами, с одной стороны, и гигантами и чудовищами — с другой. Закончится же оно в Рагнар-ёк, Судный День… У Одина свои взгляды на то, как подготовить людей к сражению, как сделать так, чтобы они стали помощники богам в этот великий день. Он хочет сделать их сильными. Но и Риг, только на свой лад, выполняет ту же задачу. Слышали вы древнее сказание? О том, как Риг бродил по горам, увидел Ая и Эдду и дал Эдде потомство — Трэля. Потом встретил он Афи и Амму, и Амма принесла от него Карла. Наконец, попал в дом Фатира и Мотир, после чего Мотир стала родительницей Ярла. Задумайтесь: наш ярл когда-то был трэлем и карлом. Теперь скажите: как звался сын Ярла?

— Кон Юный, — сказал Фарман, — Коп ungr.

— То есть konungr, — подсказал Торвин.

— То есть конунг, король… — сказал Фарман.

— Кто же теперь откажет нашему ярлу в праве носить этот титул? Ведь он всей своей жизнью повторил старинное предание.

— Но почему у Рига такие повадки? — спросил Вест-мунд, жрец Ньёрда. — И в чем сила этого бога? Ибо, признаюсь, если не считать рассказанного тобой предания, я о нем совсем ничего не знаю…

— Он — бог первопроходцев и горных бродяг. В его власти — заставить человека совершенствоваться. И не через воинскую доблесть, как это делает Один… Рассказывают другое предание — о Скьефе, отце Скволда — Снопе, отце Щита. Правда, датские короли называют себя Скволдунгами, сыновьями Скволда, то есть королями-воинами. Однако и они помнят, что пока Скволд не стал королем-воином, он был очень мирным королем, он научил людей, как сеять пшеницу и собирать урожаи, хотя прежде они добывали пропитание охотой, подобно дикому зверью. А наш Шеф — как бы ни выговаривалось его имя, — как я полагаю, явился к нам для того, чтобы избавить нас от сева и жатвы и ежегодного беспомощного ожидания новых всходов…

— И ты полагаешь, что это тот, кто должен прийти к нам с Севера? — с сомнением произнес Фарман. — В его жилах течет чужая кровь, родное его наречие отлично от нашего… И он пошел на союз с христианами… Это просто невероятно.

— Воля богов всегда поначалу кажется нам невероятной.

Ярл и король смотрели на скорбную процессию, что поднималась на палубу кораблей. Первым поднялся посрамленный король, за ним — все его разоруженное воинство. Причем Альфред настоял, чтобы вместе с франками отплыли и папский легат, и церковники, завезенные франками, но кроме того — и архиепископ Йоркский заодно с епископом Уинчестерским Даниилом вкупе, само собой, с архидиаконом Эркенбертом. Высланы были и те английские клирики, которые не пожелали в свое время заявить о своем неповиновении захватчикам. Поднимаясь на борт, Даниил призывал на голову короля все муки ада, грозил ему вечным проклятием и анафемой, но Альфред был спокоен, как изваяние.